Сейчас, когда Украина стала суверенной, то есть независимой от России, эти специалисты уже не жили, а прозябали, надеясь на собственный огород, на подаренные правительством шесть соток украинского чернозема.

Прекрасно себя чувствовали немногие. Среди этих немногих был и Славко Тарасович Ажипа, сын известного чекиста. На Славка Иван Григорьевич наткнулся, как натыкаются на кем-то оброненный кошелек: что в нем, подними — узнаешь. В городской газете «Всесвiтня сiч» (бывшая «Днепровская Коммуна») Иван Григорьевич вычитал: «На большом круге запорожского козачества выступил мэр пан Ажипа».

«Уж не тот ли?» — подумалось. Оказалось, тот. И должность у него была, как и подобало Ажипе. Записался к нему на прием. Может, по старой памяти работу предложит.

Школьный товарищ не узнал посетителя. Да и как было узнать, когда время жестоко изменило внешность: то был щуплый блондинистый парнишка с выпирающими от худобы ключицами. Сейчас в кабинет вошел все еще стройный, но уже совершенно седой мужчина, даже брови были не белые, а белые с желтизной. На что нос, тонкий, прямой — римский, и тот немного деформировался. Прежними остались разве что глаза, серые, как в мае днепровская вода. Глаза живые, ломающие взгляд собеседника — глаза волевого человека, немало повидавшие на своем веку.

А вот Славко Тарасович за четыре десятилетия изменился разве что в габаритах: был толстый — стал необъятный. Светлый импортный пиджак не сходился в талии. Толщину необъятного брюха скрадывал широкий, ниже пояса, оранжевый галстук. На щеках уже не было прежнего юношеского румянца. При малейшем движении щеки тряслись, как застывающий холодец, и по крупному круглому лицу, словно отдыхающие мухи, сидели черные бородавки. Раньше бородавок вроде не было…

Все: и вялые движения, и черные бородавки, и заплывающие жиром глазки, — все выдавало в нем старческую усталость. «Износился». Как только он заговорил, Иван Григорьевич понял: да, верно, износился. Славко был разительно похож на своего отца, когда тот, утомленный тяжелыми заботами, по праву считался могущественным начальником.

— Здравствуй, Слава.

Славко Тарасович изумленно распахнул свои маленькие глазки: кто это с ним запанибрата?

— Добры день. Як ваше призвыще?

— Коваль, — подсказал Иван Григорьевич.

— Почекайте, добродию… Иван?!

Кряхтя от натуги, Ажипа вылез из глубокого кожаного кресла, по-медвежьи облапил школьного товарища.

— Ты що? — И сразу перешел на русский: — С того света?

— Точно! С Нового.

— А мы тебя, не обижайся, похоронили. Кто-то сбрехал, что ты утонул. Вместе с судном. Был слух, ты там вроде бы плавал лекарем.

— А слух откуда?

— Байку эту привезли из Одессы. Тут наши паны ездили за опытом — на халявную выпивку. — Славко Тарасович нажал кнопку. Появилась из-за портьеры юная длинноногая секретарша.

— Слухаю, Славко Тарасович.

— Приема больше не будет. Тут ко мне по делу один важный добродий, — показал на посетителя.

— Добродий бажае чай чи каву? — спросила секретарша.

— Кофе, — сказал Иван Григорьевич.

Утопая каблучками в цветастом ковре, секретарша скрылась за портьерой.

Несколько лет назад, как объяснил Славко Тарасович, в этом кабинете был другой хозяин — первый секретарь горкома партии. Уже тогда на его место метил Ажипа-младший. Не без протекции родителя он поступил в Академию общественных наук. Но ничто так не предсказуемо, как власть. Власти поменялись — поменялся и цвет знамени: был красный — стал желто-голубой. И Славко Тарасович вошел в этот кабинет уже не секретарем горкома, а наместником президента, проще говоря, мэром. Но для этого ему пришлось объявить себя демократом.

Пышность кабинета — дорогие картины, офисные кресла, кадка с живым кипарисом, огромный полированный стол, на котором можно раскладывать топографические карты, селекторная связь, шелковые китайские шторы, какие не рискнул бы повесить у себя даже мультимиллионер, — все это свидетельствовало, что здесь восседает отец города.

Славко Тарасович, как и в молодые годы, скромностью не страдал. Видя, что гость с интересом рассматривает убранство, поспешил дать пояснения:

— Это, брат, презенты. Я даю добро на открытие совместных предприятий, а проклятые капиталисты так и прут, так и прут…

— А ты отказывайся.

— Нельзя, Ваня. Иностранцы. Могут обидеться. У них за услугу полагается благодарить. Цивилизация. А мы народ дикий: своему за услугу ограничиваемся дурацким «спасибо».

— И много у вас инофирм?

— Порядочно. Не отстаем от Киева. — В словах мэра слышалась гордость. — Раньше, помнишь, Ваня, попробуй с иностранцем в открытую якшаться, да мой батько так бы рыкнул…

— Он жив?

— Живой. — И опять к прерванной мысли: — Раньше не успеешь с иностранцем перекинуться словом, пиши объяснительную: где, с кем, когда, о чем толковали и не склонял ли тебя иностранец заниматься антисоветской деятельностью. Короче, не завербовал ли?

— А что — случалось?

В вопросе школьного товарища Славко Тарасович не уловил иронии, а может, сделал вид, что не уловил.

— Было, — ответил как бы нехотя. — Чего стоил хай относительно полковника Пеньковского. Помнишь?

— Помню.

— А кто такой был Пеньковский? — продолжал Славко Тарасович. — Шестерка! Это теперь каждый токарь знает, что в те годы вкалывали на ЦРУ не только полковники, но и дипломаты. И даже один посол. Он потом стал членом политбюро.

Иван Григорьевич грустно улыбнулся: этот член политбюро имел отношение к судьбе полковника Госбезопасности Ивана Коваля. Рассказать об этом Славке — не поверит.

Мэр говорил о шпионах легко и весело:

— Попался бы он моему батьке, он все его извилины намотал бы себе на палец, лишил бы их серого вещества.

Тем временем в кабинете уже сгущались вечерние сумерки, и Славко Тарасович включил верхний свет. Потолок, как в столичном театре, засиял множеством разноцветных лампочек, и всем предметам придал новую расцветку. Даже круглое, как блин, лицо мэра, казалось, посвежело.

— Ты вот меня понимаешь, — продолжал он с пафосом. — Улыбаешься, а батько при каждой встрече талдычит: дескать, вы, главы администраций, ну, мэры и прочие… — Славко сказал в рифму, — враги народа. Хотя, если разобраться, то по тем, совковым стандартам, на врагов мы, конечно, тянем. Взять наш город. На все закрытые объекты пустили иностранцев. А почему? Они же нас за горло взяли: покажете, что у вас припрятано, тогда дадим кредиты, будем вас вытаскивать из вашей выгребной ямы. Словом, обещают протянуть руку помощи.

— А что вы взамен — ноги протянете?

— Ты, Ваня, все такой же. Едкий. Они нас обещают вытащить из говна. А мы что — должны их за это по сусалам?

— Не должны. И вообще, Славко, мы никому ничего не должны.

— Правильно, Ваня. Значит, недаром я за тебя поручился.

— Когда?

Но тут вошла секретарша, принесла на подносе питье. Когда она вышла, разговор продолжили.

— Когда? Когда ты поступал в мединститут. Мой батько спросил меня: как Ваня Коваль насчет преданности? Нужна была официальная бумага. Я